Ну, что такое постапокалиптика – мы все с вами знаем. А вот как живётся людям внутри самого апокалипсиса? Об этом книг мало. И как живётся людям в мире где апокалипсис случается каждые двадцать лет? Что делать, если твоя жизнь – это постоянная гонка на выживание? Марина и Сергей Дьяченко отвечают на этот вопрос, придумывая уникальный мир с незаезженной темой.

Единственное, чего я так и не понял: имеем ли мы дело с альтернативной Землёй, где апокалипсисы случаются каждые двадцать лет начиная с древности, или это прогресс настолько затормозился, что более тысячи лет мир топчется на техническом уровне конца двадцатого века? Почему я задаю себе этот вопрос? Да всё с тех же позиций исторического материализма. В книге, как я понял, главенствует капитализм с большими социальными гарантиями, но даже в таком варианте он не способен на мобилизационный рывок, тем более каждый двадцать лет. Ну и выборы в книге обставлены так, как они происходят именно в буржуазной среде: с большой театрализованной избирательной кампанией, на которую требуются немалые деньги. В этих случаях всегда следует задать вопрос: за чей счёт банкет? И неужели у отставного генерала есть такие бабки? И неужели Стужа действительно сократит условленное время, даже пренебрегая покровителями, оплатившими победу на выборах? Уж они-то должны попасть в списки в первую очередь. Почему об этом не догадался никто, даже такой прозорливый Рысюк?

Если уж касаться самого установленного времени, то я так понимаю, никто не доказал достаточности временного промежутка для входа в ворота для всех людей. Теория Зарудного оказалось лишь гипотезой без подтверждения? Если так, то само по себе установленное время – жесточайшая необходимость, без которой многоразовые мобилизационные рывки невозможны. Да, следует признать: при капитализме в стадии империализма, уже несущем внутри себя огромную социальную несправедливость, установленное время будет ещё больше разжигать социальную вражду. И если мы действительно имеем дело с застопорившемся на тысячу лет прогрессе, то неужели всю эту тысячу лет люди будут терпеть эксплуатацию хозяев средств производства? Но даже и в этом случае, если теория Зарудного окажется неверной, без установленного времени не обойтись.

Но книга полна не только социальным устройством. «Армагед-дом» – это роман о людях. И любую книгу нужно всегда писать о людях, даже фантастику – ради бластеров и звездолётов она будет хороша лишь неофитам. Что и говорить: Дьяченко смогли описать подростковую любовь ни разу не употребив искомое слово на букву «Л»… Да и дело не только в любви: меткими, ёмкими фразами, точными, но не энциклопедическими определениями, они детально прорисовывают картину мироустройства, взаимоотношений, личностей героев, их характеров, и даже – широкими мазками – почти готовый синдром Иокасты у главной героини. Погружение в книгу было практическим полным, с «тридэ»-эффектом: морские сцены я читал как раз на пляже, и в то же время, в силу некоторых причин, испытывал те же чувства, что и Ярослав Зарудный. Ну и порадовал, конечно, писатель Великов, в чьей фамилии мне хочется поставить ударение на первый слог – а ведь я сам, чего греха таить, испытываю весьма нежные чувства к тому виду транспорта, который заставляет так сделать.

Большего об этой книге сказать вряд ли можно. Её просто надо прочитать – и насладиться мастерством авторов, описавших мир, где конец света – такая же обыденность, как обед, ужин или делёжка власти финансовыми кланами.

Собственно, современных героев нет – об этом и речь.

Все герои умерли давно – когда в их подростковый мир хлынула культурная глобализованная масса. Даже не так… Масскульт современности – с её акцентом на бесконечное потребление, с обилием наркоты, выпивки и табака. И Венеция, этот образчик старой, классической культуры для таких персонажей выглядит как «гнилой писсуар» – это тонкая метафора не сразу бросается в глаза, её надо понять, проанализировать. Стремления к великому попраны окурками джойнтов, дорожками кокаина, бутылками алкоголя, желанием пожрать, укрыться потеплее, да тиснуть люстру из муранского стекла.

Лимонов – классный метафорист. Вот сталкиваются: старушка Европа, вроде бы и молодящаяся, но уже с отвисшими грудями, женщина не первой свежести, с букетом аутоиммунных заболеваний, прокуренная, пронюханная, пропитая; молодость Латинской Америки, с её напыщенным желанием казаться мачо, но всегда – без гроша в кармане; строгая лаконичность и прагматичность США – и всё это замешивается на вечном празднике беззаботности, прожигании денег и вечном сексе втроём. Удовольствие ради удовольствия.

Лимонов – классный стилист. Он может точной и неожиданной метафорой дать картину, показать обстоятельства эпизода. Там, где иному писателю потребуется абзац или два, Эдуард Вениаминович использует одно предложение. Но иногда он увлекается, особенно это чувствуется в постельных сценах, когда метафоры изобилуют вместо действия, текст становится приторным, а сцена – несколько смешной. Здесь он прибегает к ненормативной лексике, впрочем, не так уж часто, чтоб текст казался отвратительным, но всё же портит первоначальное впечатление. Однако это не сильный минус.

И смерть здесь – не только метафора, но и прямое указание на обстоятельства. Смерть – как лаконичный итог всего…

С тех пор, как я коснулся ефремовского «Часа быка», антиутопия в моём представлении являлась чем-то научно выверенным, хотя бы с точки зрения логики и законов исторического развития. Но как выяснилось, цель антиутопии – запугать читателя и не дать ему альтернатив. Вот и Джордж Оруэлл занимается абсолютно тем же.

Но обо всём по порядку.

Книга с самого начала погружает в какую-то беспросветную тьму и мерзость. Автор прекрасно работает с образами, во всяком случае в первых двух третях книги, и раскалённым клеймом вписывает их в самую душу читателя. Что здесь сказать? Пока Оруэлл не коснулся главного – социально-экономического устройства, текст погружает в ужас мира, где строям ходят на работу, строем надевают одинаковое, и в метафорическом смысле, но тоже строем – занимаются сексом.

В одном месте Оруэлл действительно предугадывает будущее, вот фраза: «Один очень хороший [фильм] где-то в Средиземном море бомбят судно с беженцами». В другом месте он походя декларирует зависимость языка и сознания друг от друга: «Новояз — это ангсоц, ангсоц — это новояз…». Ну и… Хорошие моменты романа на этом заканчиваются.

Что характерно, главному герою вряд ли можно посочувствовать. Он почему-то с самого начала вызывает отвращение: сгорбленный государственной репрессионной машиной, весь больной и кривой, думает о людях мерзопакостно, а в эпизоде, где Уинстон рассказывает о том, как воровал еду у матери и сестры, я испытываю практически испанский стыд. Может быть, так и должно быть? Но зачем мне герой, которому не хочется сопереживать, зачем мне герой, который сломлен и раздавлен ещё до того, как начался репрессивный процесс? Ему не хочется сочувствовать, хочется, чтоб он отлез в сторону и не вонял.

А с некоторого момента я вообще перестаю верить в написанное. Начиная с любви Джулии и Уинстона. Это шпионская страсть – вообще какая-то сказочка для подростков. Как можно влюбится в незнакомого человека с первого взгляда? Ну, в пубертатном периоде – наверное можно, когда гормональный фон запределен. Но почему протагонист верит Джулии просто так, если буквально три минуты назад подозревал её в работе на полицию мыслей? Кстати, ещё есть люди, уверенные, что она на неё не работала – ведь герой видит как её избивают лишь мельком, краем глаза, а там можно устроить и небольшой спектакль? Вы ещё продолжаете так думать? Да и эта встреча с О’Брайеном, начавшаяся с игры в гляделки тоже, знаете ли, белыми нитками шита. Оруэллу надо чтоб антагонист завербовал любовничков – и он вербует. Насколько это правдоподобно – неважно, я сомневаться начал ещё в момент произнесения Уинстоном этой вычурной клятвы, где он заранее признаётся в деяниях, на могущество самой Партии не влияющие. Да там вообще всё угадывается ещё до того, как произойдёт – и работа О’Брайена на министерство любви, и работа старьёвщика на полицию мыслей. Собственно, как и то, что кричащая в экран девушка в синем комбинезоне станет любовницей Уинстона. А уж «стирание»… глупей ничего не видел. Можно изменить газету в библиотеке, но как ты изменишь подшивку газеты у кого-либо дома? Как ты вытравишь что-либо из памяти людей? Ну, с этим всё просто – автору надо, что никто ничего не помнил, значит так и будет. Будет помнить только Уинстон. Хотя, нет, может они и помнят, но переговариваться нельзя – везде же телекраны. Нет ни одного уголка, ни одного местечка по всей Океании, где бы он не стоял. Наверное, в сортире тоже стоят. Только Уинстону повезло – у него дома закуток есть, где эта тарелка ничего не видит. Ни у кого нет, а у него есть. Закуток с роялем в кустах… ой, со столом и дневником, простите. Да собственно, это не один рояль, тут по сути весь сюжет состоит из роялей разной степени нелогичности, и уж особенно «рояльно» выпирает этот телекран за разбившейся картиной в любовном гнёздышке.

Оруэлл вообще здесь технически странен. Где-то он мастер стиля, а где-то профан. Вот – комната сто один. Она так и будет везде «сто один», нигде её не назовут сто первой или «один ноль один». Доходит до абсурда: от фразы «сто один» рябит в глазах, но с этим ничего не сделано – ни Оруэллом, ни переводчиком. Да и она не становится страшной. Я, как читатель, не верю в страх героя перед крысами – он лишь мельком называется один раз, а второй – уже в самой комнате. И да, почему он выкрикивает имя Джулии? Как он к этому пришёл? Почему? И почему я должен верить этому эпизоду? И уж особенно криво потом смотрится эпизод, где он признаётся ей в непредательстве. Моя логика в этом случае отказывается работать, а протагонисту хочется выстрелить дуплетом прямо в лицо – чтоб не мучился.

Ну и если говорить о социально-экономической модели Океании, то здесь Оруэлл тоже не прав. И тут нельзя сказать, что автор оперирует в вымышленном мире. Сам он говорил, что хочет написать книгу, в которой продолжит идею о преданной революции, и если учесть, за тридцать лет до написания книги началась совершенно конкретная революция, валом переворотов, путчей и войн прокатившаяся по Европе, то логика подсказывает: Оруэлл говорит о социалистической революции. Но стоит ли говорить, что во всей своей книге он политически неграмотен? Ну а на тех, кто с историческим материализмом незнаком совсем это, конечно, производит впечатление. Но есть подозрение, что Оруэлл где-то наглотался позитивистской пропаганды.

Прежде всего здесь стоит упомянуть: социализм не ведёт завоевательных войн. Ни для отвлечения средств из экономики, ни для отвлечения идеи. Такой богатой и обширной стране, расположенной на двух континентах незачем вести битву – она может развиваться самостоятельно, а если мы учтём, что империализм в стране побеждён, значит прибавочная стоимость распределяется в обществе. Нет нужды в новых рынках сбыта и территориях с ресурсами.

Внутриполитическое устройство тоже нелогично. Опора на пролов, которую декларирует фрондирующий Уинстон, должна строится на их экономических потребностях, но они не показаны. Есть ли нужда у широких народных масс идти на конфронтацию с правительством, если каждый представитель пролетариата обеспечен достойным трудом, достойной оплатой, жильём, образованием и медициной? Оруэлл лишь предполагает, что пролы могут восстать, но есть ли у них в этом нужда? Для меня это остаётся загадкой – в книге данная тема не раскрыта. В этой книге главное – это интеллигентские потуги противостоять режиму, но где-то мы это уже видели, не находите?

И отсюда вся эта репрессивная машина выглядит крайне протезно. Зачем она нужна – в таком масштабе и такими методами? Если мы говорим, что социализм наступил, что пролетариям не нужен бунт, зачем это всё? Я, как и главгерой, повторяю: я понимаю, как, я не понимаю зачем. Зачем пытать, если в дело пришьют всё что нужно, а суда и вовсе не будет? «Признание было формальностью, но пытки — настоящими» – пишет Оруэлл. «– Будет так, как если бы вы никогда не жили на свете. – Зачем тогда трудиться, пытать меня?» – ещё одна цитата. Автор отвечает нам, читателям, такой фразой: «Партия стремится к власти исключительно ради неё самой» – и в этот момент мне хочется закрыть ладонью глаза. Власть – это всегда инструмент, а инструменты, как известно, не существуют ради самих себя. Вот и получается, что этот вымышленный мир снабжён маниакальной тягой к власти сразу огромной массы партийцев, что само по себе бред, отсюда следует «маленькая победоносная война», и из этих двух – огромная пыточная машина размером во всю страну. Бред сидит на бреде и погоняет бредом, а нам преподносят эту книгу как образец антиутопии.

Многие левые полагают, что Оруэлл описывал существующее положение вещей в Англии, описывал капитализм. Многие правые полагают, что в данной книге – истинное будущее социализма. Я же вот как скажу: в «1984» намешано отовсюду и понемногу, и в результате рядом существует то, что существовать рядом не может. Это не капитализм и не социализм, это клюквенное представление о социализме, укоренившееся в сознании многих, и раз за разом транслируемое в произведениях авторов, преимущественно – в кино. Мне возразят и скажут, а как же, мол, тридцатые в СССР? Ну таки я вам отвечу, что репрессии – всего лишь одна из стадий развития общества, и об этом писал Маркс ещё до создания «Капитала» (http://www.psylib.org.ua/books/marxk01/txt07.htm), и при этом никогда нельзя забывать, что многие объективные обстоятельства зависели тогда не от большевиков, а от внешнего агрессора, которого, как известно, не было. Для некоторых вообще открытие, что любая социально-экономическая формация внутри себя проходит разные стадии развития – и феодализм, и капитализм, и социализм, как ни странно.

Я делаю такой вывод: роман распиарен, и распиарен за счёт того, что наводит изжоги. В целом же – обычная клюквенная в страшилка, далёкая от логики и реальности, и наверняка из-за этого многими любимая. Особо упоротые, конечно, могут использовать художественные произведения, и в том числе «1984», как доказательства чего-то в истории, но для этого нужно быть совсем долбанутым об калитку. Пока я читал – постоянно хотелось вымыть руки, словно я опустил их в чан с коричневой вонючей жижей.

И это ощущение не покидает меня до сих пор…

Хотя, пожалуй не только жопа – в романе «Буря мглою небо кроет…» перлов столько, что их хватит не на один роман, а на десяток.

В книге не стоит искать каких-то серьёзностей. Тут автор развлекается что есть мочи, а иногда даже превышает свои возможности. Дмитрий Львович работает на стыке жанров: тут вам и пушкинопанк, и киберпанк, и космическая опера – и всё это замешано в изящную смесь вкуснейшего литературного коктейля.

«Буря…» — это такая сказка для взрослых. Поначалу я, конечно, скептически отнёсся к мироустройству будущего, составленному, как лоскутное одеяло, из разных коммун, но к середине произведения отринул скепсис – именно потому что искать серьёзности, как я уже говорил, здесь не стоит. Весьма интересен и фантдоп, основанный на отсутствии необходимости есть – из него можно было сделать не только сказку, но и серьёзную, как говорят в фэндоме – «твёрдую», научную фантастику.

Герои у автора получились такие… Весьма спорные, что ли… Понятно, что пушкинопанк – это такое нечто, где можно мастерски переместить героев из антуража в антураж, но данная копипаста с предподвыпертом выглядит несколько… Даже и не знаю, как это назвать… Одним словом, не на мой вкус. Ну и характеры, отношения героев… Почему-то особенно не верится в любовь главных героев, да и Руслан сам по себе какой-то исключительно правильный – без страха и упрёка. Хотя – это же сказка, здесь так и должно быть.

Весьма интересным мне представляется визуал. Описания, поведение персонажей, некоторые разговоры не иллюзорно намекают на аниме. Ну, сами посудите, когда Звездочёт появляется перед Дадном в белой ушанке, красном пальто и высоких сапогах, то образ сам собой получается именно анимешный. Впрочем, мои впечатления могут быть исключительно субъективными. Но когда «в кадре» появляются механотелые персонажи и персонажи с изменённой биологией, хочется, ох как хочется, чтоб именно этот роман был экранизирован совершенно определённым способом – с использованием японских прекрасноглазых рожиц и картинок, запрещённых для эпилептиков.

И да, говоря про аниме, тут следуют упомянуть также и добротное количество секса, которое в японской традиции мультфильмов весьма любят – а Казаков в первой половине книги отсыпал его от щедрот! Я уж и задумался – а ту ли книгу сам автор назвал «порнографией в космосе»? Мне однажды показалось, что Дмитрий Львович черпал вдохновение из роликов, которые даже я, знатный эротоман, пропускаю с некоторой брезгливостью и настороженностью. Впрочем, у книги стоит маркировка «16+», а значит подросткам с влажными мыслями и их родителям не о чем беспокоиться.

И если уж говорить про механотелых и людей с изменённой биологией, то такое уже встречалось у Лукьяненко в «Линии грёз», впрочем сам Дмитрий Львович мог «Линию…» и не читать, а вот идеи всяческих фантастических «ништяков», как известно, витают в воздухе, и черпаются всеми безвозмездно, практически даром. Да и принцип «подсмотри и перекомпилируй под себя» ещё никто не отменял – те же бластеры и роботы тому доказательство. Да и если вернуться к заимствованиями, то автор опять берёт из своей ранней работы, и снова – из «Крови ангелов», представляя в качестве антагониста, несущего чёрную смерть и чёрную боль, рифмоватого карлика. Хотя понятно — карлик это реинкарнация пушкинского персонажа, но получается двояко. Впрочем, это уже мелочи.

Одним словом, книгу однозначно стоит читать тем, кто хочет «выключить голову», и просто насладиться добротной ненаучной фантастикой. Здесь Казаков победил, он крокодил!

Аффтар, пиши исчо!

Трагедия мятущихся интеллигентов всегда была темой для грустных полотен. И вот на сцену опять выходит представитель этой тонкой прослойки, чья судьба по собственной ошибке была стёрта в жерновах войны.

Но прежде чем я коснусь моральной составляющей романа, хотелось бы рассказать о технической части произведения.

Да, Дмитрий Львович в плане фантдопа был шикарен! Лингвистическое допущение, как мне кажется, максимально сложное – а было ли такое у кого-то ещё? Именно так, чтоб вокруг него строилось повествование, и оно не было частью антуража. Да ещё «привинченный» к языку пришельцев имплантат, меняющий нейронные связи в мозгу биологически иной для них расы – это вообще несколько за гранью понимания, а если учесть, что Казаков пытался построить на этом логику всего жизнеустройства чужаков, то я бы поинтересовался: как он там, нормально ли себя чувствует после такого? Ну и к этому можно приплюсовать обычные для таких книг вещи: пришельцы, война, сопротивление…

Выходит, что допущение разрешает поставить эту книгу в ряд не только фантастики как таковой, а в ряд твёрдой научной фантастики, которой на сегодняшний день настолько мало, что ходят слухи о её похоронах. При этом внутри книги мы видим и личную трагедию предателя поневоле, и в этой трагедии самым главным всё так же остаётся язык. Язык, ставший родным и при этом – ставший врагом, врагом внутри тебя.

Буду откровенен: читать описания всех этих лингвистических премудростей весьма сложно. Нагромождения непонятных слов, хоть и добавляют правдоподобности, но выглядят настолько громоздко, что порой хочется их побыстрее пропустить – всё равно не поймёшь ни толики. Не владея темой, героям веришь безоговорочно, а проверить возможности нет: здесь либо нужно осилить хотя бы столько же специализированной литературы, сколько прочёл автор, либо просто иметь специфическое образование. Учитывая ещё и отсутствие залихватского экшена во всех второстепенных линиях, книга вряд ли вызовет безоговорочное одобрение у массового читателя – сегодня нужно признать, что наш брат-читатель думать, увы, не привык.

Да и честно сказать, разговоры учёных про всю эту лингвистическую абракадабру, напоминают «разговоры о холодильниках». Они вроде бы и понимают друг друга, но объясняя друг другу что-либо, пересказывают по целому абзацу и так известных им лингвистических тонкостей. Это ясно, читатель должен знать подноготную – иначе станет весьма трудно разобрать о чём вообще речь, но почему бы не дать их текстом от автора, ведь фокал и так постоянно на главном герое, а он, на минуточку, лингвист, да ещё и профессор. Надо признать: с диалогами там вообще какая-то беда. Сложности языкового фантдопа – это ладно, но иногда думаешь, почему в бытовых ситуациях герои разговаривают так сложно? Вроде бы этому есть оправдание: они интеллигенты, да ещё и лингвисты, грамотность речи – их отличительная особенность, но давайте смотреть правде в глаза, грамотность фраз и их простота – не одно и тоже. Даже когда рушится клиника, нейрохирург закладывает такие длинные обороты, что ему не веришь. Понятно, там сложный эпизод, Новак слегка «того», но врач-то в своём уме – где же короткие обрывистые предложения?

Ну и если коснуться биологической составляющей фантастического допущения, то здесь тоже не всё так гладко. С одной стороны, не придерёшься – нужен имплантат, одновременно играющий роль чёрной метки, но с другой стороны: а зачем он самим пришельцам? И к тому же третий глаз в произведениях Казакова уже был – его носили жрецы в «Крови Ангелов».

А ещё у меня возникла мысль: зачем Дмитрий Львович «ставит» Прагу на Дунай? Прага угадывается – по всем топонимам и упоминании всех исторических периодов страны (имперский, довоенный, социалистический, республика) но стоит она на Влтаве. Или это такой ход, чтоб Чехия, не дай бог, не подала в суд?
Но это всё так, по мелочи. Главное здесь – протагонист. И… я не могу назвать его положительным. Он – тот самый интеллигент, мятущийся в поисках морального оправдания своим поступкам, стереотипный настолько, что иногда хочется предугадывать его действия. И даже его поход за третьим глазом, как это всегда бывает у таких, как он – прикрыт детьми. Это вечное «ради детей» и «для детей», что всегда коробит тех, кто встаёт на защиту своего города, своей страны и своей планеты. Что ж, неужели из самого определения «особая работа», которое так явственно фонило предательством, нельзя было сделать хоть сколько-нибудь полезных выводов? Неужели не было иного способа найти пропитание своим детям? Или просто сбежать куда-то в деревню, к земле, где еда растёт из земли, в отличие от закованного в камень города? В тексте то и дело встречаются упоминания о том, что кто-то ушёл, сбежал, и если сопротивление получает данные из-за лини фронта без радио – значит, можно уйти. Ладно, Новак мог по наивности не предполагать, что его заставят переводить. Но понять, что работа переводчика сама по себе есть работа предателя – так поздно, уже готовясь принять пулю в лоб? Предатель – не тот, кто носит чёрный шарик во лбу. Он мог бы и не быть им, если б вовремя догадался, что можно как-то иначе помочь сопротивлению: что-то вынюхивать, высматривать, в конце концов, давая ежедневную сводку о проделанной работе тому же Владу. Перевод – само по себе предательство. Переводя – ты доводишь мысль и команды врага до своих друзей, близких, родных, сородичей. Наконец, служишь последнем свежующем звеном в методах коммуникации, а значит – доносишь информацию врагу и даёшь тому пищу для размышления.

Но вся эта тирада не Казакову. Это – для тех, кто сопереживает Новаку, кто понимает, что будь на его месте, он поступил бы так же. Тех, кто ставит себя на его место и оправдывает, я спешу предупредить: предательство многогранно и у него достаточно оттенков. Протагонист понял это слишком поздно – и для него это стоило жизни, а нам нужно лишь прочитать книгу.

Вообще, книга Казакова, несмотря на мелкие недостатки – это некое новое слово в фантастике, причём не в литературе в частности, а в фантастике вообще. Новые идеи появляются не так часто, а тут она преподнесена как нельзя вовремя. Книга стоит того, чтоб быть замеченной не только читателями, но и вообще по всему фэндому: она сочетает в себе строгое научное допущение, нуар-триллер, боевую фантастику с небольшими элементами космической оперы, а сюжетом и героями не отпускает от себя до последней буквы. После прочтения ещё некоторое время находишься под впечатлением от произведения, от внутреннего самоистязания героя, от тяжёлого ожидания неизбежной и справедливой смерти.

И хотелось бы сказать вот ещё что. Пожалуй, фантастам, живописующим войны с иными цивилизациями и мироустройство других планет, стоит более детально прописывать их языки – как зеркала их мысли, зеркала социума: пора отходить от «людей в резиновых масках».

И если вы до сих пор ищите книгу, от которой у вас «снесёт крышу», то вы её нашли.